Неточные совпадения
На другой день, утром, он
сидел в большом светлом кабинете, обставленном черной мебелью;
в огромных
шкафах нарядно блестело золото корешков книг, между Климом и хозяином кабинета — стол на толстых и пузатых ножках, как ножки рояля.
— Очень рад, — сказал третий, рыжеватый, костлявый человечек
в толстом пиджаке и стоптанных сапогах. Лицо у него было неуловимое, украшено реденькой золотистой бородкой, она очень беспокоила его, он дергал ее левой рукою, и от этого толстые губы его растерянно улыбались, остренькие глазки блестели, двигались мохнатенькие брови. Четвертым гостем Прейса оказался Поярков, он
сидел в углу, за
шкафом, туго набитым книгами
в переплетах.
Самгин взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между стеною и
шкафом,
сидел, точно
в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был
в синей куртке и
в шлеме пожарного солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым лицом. Усмехаясь, он посмотрел на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
Потом минут десять
сидели в полутемной комнате, нагруженной сундуками,
шкафами с посудой. Денисов, заглянув
в эту комнату, — крякнул и скрылся, а Фроленков, ласково глядя на гостя из столицы, говорил...
Но Смердяков не прочел и десяти страниц из Смарагдова, показалось скучно. Так и закрылся опять
шкаф с книгами. Вскорости Марфа и Григорий доложили Федору Павловичу, что
в Смердякове мало-помалу проявилась вдруг ужасная какая-то брезгливость:
сидит за супом, возьмет ложку и ищет-ищет
в супе, нагибается, высматривает, почерпнет ложку и подымет на свет.
Он приходил
в раздевальню «дворянского» отделения,
сидел в ней часа два, принимал от приказчика выручку и клал ее
в несгораемый
шкаф. Затем звал цирюльника. Он ежедневно брился — благо даром, не платить же своему деньги, а
в одиннадцать часов аккуратно являлся брат Федор, забирал из
шкафа пачки денег, оставляя серебро брату, — и уходил.
Перекрестов с нахальной улыбкой окинул глазами
шкафы книг, зеленый стол, сидевших консультантов и, вытащив свою записную книжечку, поместился с ней
в дальнем конце стола, где
в столичных ученых обществах
сидят «представители прессы».
Тогда на их шум, и особливо на крик лекаря, вошли мы, и я с прочими, и застали, что лекарь
сидит на верху
шкафа и отчаянно болтает ногами, производя стук, а Ахилла
в спокойнейшем виде
сидит посреди комнаты
в кресле и говорит: „Не снимайте его, пожалуйста, это я его яко на водах повесих за его сопротивление“.
Как сказали, так и сделали. Настя провела
в сумасшедшем доме две недели, пока Крылушкин окольными дорогами добился до того, что губернатор, во внимание к ходатайству архиерея, велел отправить больную к ее родным. О возвращении ее к Крылушкину не было и речи; дом его был
в расстройстве; на кухне
сидел десятский, обязанный следить за Крылушкиным, а
в шкафе следственного пристава красовалось дело о шарлатанском лечении больных купцом Крылушкиным.
Человеку, кроме огня, нужно еще освоиться. Петух был давно мною съеден, сенник для меня набит Егорычем, покрыт простыней, горела лампа
в кабинете
в моей резиденции. Я
сидел и, как зачарованный, глядел на третье достижение легендарного Леопольда:
шкаф был битком набит книгами. Одних руководств по хирургии на русском и немецком языках я насчитал бегло около тридцати томов. А терапия! Накожные чудные атласы!
Он увел ее
в маленькую дверь за
шкафом книг, взяв лампу со стола. Я долго
сидел один, ни о чем не думая, слушая его тихий, сиповатый голос. Мохнатые лапы шаркали по стеклам окна.
В луже растаявшего снега робко отражалось пламя свечи. Комната была тесно заставлена вещами, теплый странный запах наполнял ее, усыпляя мысль.
Акулина Ивановна. Обедать-то надо
в кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит
в сени. Поля стоит, прислонясь к
шкафу и глядя на дверь
в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессеменов
сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
Александра Ивановна писала пред старинным овальным столом, утвержденным на толстой тумбе, служившей маленьким книжным
шкафом, а майорша Катерина Астафьевна Форова, завернутая кое-как
в узенькое платье, без шейного платка и без чепца,
сидела на полу, лицом к открытой двери, и сматывала на клубок нитки, натянутые у нее на выгнутых коленах.